— Эля, я за него чуть замуж не вышла. Мне тоже не сладко, — слабенько ухмыляюсь я. Элька смотрит на меня, будто видит впервые в своей жизни.

Боже, даже от этого, такого дурацкого разговора меня немного потряхивает адреналин. Мы будто пытаемся вслепую нашарить под ногами канат, перекинутый через черную бездну.

Вот только я все равно не понимаю. Одна я иду по этому канату, или и Элька идет ко мне навстречу? Черт возьми, почему она вообще приехала, почему встала на мою сторону? Так перетряхнуло от Анисимова? Не хотела терять свои деньги? Или?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Боже, как давно я не хотела послать свою паранойю к чертям собачьим.

Меня задалбывает просто стоять и смотреть на лучшую подругу, которая, судя по выражению лица, явно очень хочет сбежать куда подальше. Я даже не хочу обдумывать мотивацию её побега. Мне надоело. Я устала на неё злиться.

Я делаю к Эльке малюсенький шажок.

Один. Шажок.

Сантиметров тридцать длиной. Практически бесконечность!

Все остальное расстояние Элька преодолевает уже сама, вцепляется в мои плечи и взахлеб ревет.

— Прости-и-и-и… — доносится сквозь всхлипы, а я…

А я тихонько дышу, поглаживая эту дурынду по спине. В груди копошится обида, но облегчения все равно больше, я будто прижгла ранку зеленкой, и она немного пощипывает.

Не все я могу простить. И не всех. Эльку… Эльку могу. Она дура — но она своя дура. Много для меня сделавшая. Одно жалко — окончательно это забыть вряд ли получится. Так и будет тень Анисимова маячить между нами. Но мы, в конце концов, взрослые тетеньки, из-за мальчика драки устраивать не будем.

— Тыщу лет не видела тебя такой разбитой, — чуть улыбаюсь я, а Элька нервно вздыхает, улыбается — впервые за весь этот разговор — действительно радостно, не натянуто.

— Никому не рассказывай, что я такой бываю, — тихо шепчет она и отстраняется, стирая с щек слезы. — Особенно Варламову. Он меня сожрет. И не подавится.

Я чуть пожимаю плечами. Не скажу. Ему — не скажу, еще не факт, что у меня будет повод.

Наверное, какая-то грусть на моем лице все-таки отражается, потому что Элька становится чуть собраннее, напряженнее.

— Поль, что у вас с Варламовым вообще творится? — такое ощущение, будто Элька ступает на тонкий лед — до того осторожно звучит её голос.

Я пожимаю плечами.

— Это сложно описать в двух словах.

— Значит, опиши в ста двух, — Элька категорично качает головой. — Давай. Ты у меня за словом сроду в карман не лезла. Рассказывай.

Когда не очень хочешь разговаривать — чем угодно себя займешь. Вот я например ловлю себя на пристальном наблюдении за тем, как на той стороне улицы мальчик в рыжей спецовке моет окна ресторана. Причем траекторию движения руки с губкой отслеживаю.

— Он вчера предложил мне начать все заново.

Вчера. Такое ощущение, что прошла целая бесконечность с того разговора на верхушке Останкинской башни. Столько мыслей пролетело в моей голове за это время, и как снег на голову свалилась эта вот ерунда со срывом сдачи книги.

— А ты? — настойчиво интересуется Элька.

— А я его отшила, — вздыхаю я. — Накрепко.

И на самом деле — пусто об этом даже говорить. Я хотела дать себе время подумать, а теперь боюсь, что за это время он успеет себя на кого-то другого переключить. Ведь с этим у Варламова нет никаких проблем. Девочки на него так и вешаются, ничего не поменялось. Просто на некоторое время он развлекался мной.

— Но почему? — удивленно спрашивает Элька. — Полин, он же на тебя так залипает, как в универе не залипал. Он тогда мог за тебя в землю закопать, а сейчас еще и сверху бетоном зальет.

Почему-почему. По кочану!

— Я не знаю, Эль, — я выдавливаю вымученную улыбку. — Ну вот скажи, как нам с ним с начала начинать? Что изменится? Он ушел от меня, потому что ему стало со мной скучно. Он получил контракт в студии, поймал звезду, решил, что такая посредственная жена ему не подходит…

— Так, стоп, — Элька резко дергает головой. — Поль. Мы сейчас ведь про Диму говорим. Про того идиота, который влез в закрытый лифт, лишь бы тебя там клаустрофобией то комы не укатало. Про того, кто умудряется переболтать меня, а при тебе — чуть ли не язык глотает. Так что давай сейчас вот эту чушь вырубим и посмотрим в глаза фактам. Как я сохла по Анисимову, земля бы ему была пухом, так Варламов сохнет по тебе. И вот как хочешь живи с этим.

— Он от меня ушел, — устало напоминаю я.

— Потому что это для него был единственный способ дать тебе писать, — рявкает Элька так громко, что даже пара прохожих на той стороне улицы оборачивается. Заметив это, Кольцова приглушает тон.

— Дело ни разу не в его контракте и в том, что он зазвездил. Это я Диме тогда наговорила гадостей, он очень впечатлился…

В моем мире и тихо, и звонко, а воздух такой колкий, будто в нем витают незаметные ледяные колючки. Нет, Дима мне говорил об этом их разговоре с Элькой, я помню.

Но… Неужели Элька говорила с ним об этом именно перед разводом? Почему-то мне думалось, что после, почему-то думалось, что она предъявила ему за тот мой первый депрессивный год.

И Дима… Из-за этого? Мне он сердце вырвал из-за этого?

Он мог бы сознательно перестать на меня давить, но предпочел самоустраниться. И с одной стороны — цель-то благородная, многое объясняет, многое оправдывает. И если отдавать себе отчет — прагматичный отчет — мне это пригодилось. Я встала на ноги, расправила крылья. И Дима тоже, и встал, и расправил.

И все равно обидно!

Глава 32. Дима

— Значит, хочешь мою женщину, да, прыщ? — едко интересуюсь я. — Как далеко ты раскатал свою губу, унылый. И куда её тебе натянуть, твою губу, чтоб ты не спотыкался? На задницу?

Унылый хватает ртом воздух, держится за живот. Ну, да, удар в солнечное сплетение — штука неприятная. Но мне, блин, тоже неприятно марать руки об этого ушлепка.

Если до того, как они с Полиной разбежались — я воспринимал его как соперника, и только потому у меня чесались кулаки, то сейчас это ощущение напрочь исчезло.

Я никогда не пытался добиться свою Полину подлостями. Самой некорректной была моя выходка с паспортом — но и она просто позволила мне выиграть пару лишних недель. Я не опускался до настолько грязного шантажа.

И, черт возьми, как же мало мне позволено по закону, чтобы защитить свою заветную, к которой домогался этот ублюдок.

Шагаю вперед, прихватываю унылого за шкирку, швыряю к стене, прижимая к ней физиономией. Пальцы выкручивают противнику запястье.

Если уж я тут — я поставлю в этой его убогой выходке точку, чтобы Полинке больше не пришлось с ней морочиться.

Он пыхтит, рычит, но как-то откровенно сдержанно. Может, и заорал бы, чтобы ему пришли на помощь, но наверняка на его вопли прибегут его же дружки, перед ними ему даже напоследок позориться не хочется. Какая жалость. Вот опустил бы его рейтинг тут я с большим удовольствием.

— Где файл книги? — раздраженно выдыхаю, заставляя себя не ломать уроду запястье. Сложно. Очень сложно не оторвать эти мерзкие ручонки. Себя бы ими удовлетворял, а не тянул к моей весенней нежной девочке.

Унылый не отвечает. Кроет меня и по матушке, и по батюшке, в общем — демонстрирует крайне низкий уровень культуры. Упрямый.

Боже, как же я люблю упрямых…

Я заламываю унылому руку сильнее, вырывая из его груди лишний вопль. Еще чуть-чуть и кисть руки я уже ему наверное оторву.

— Я тебя последний раз спрашиваю, где?

Я же знаю, что не так уж много мой враг и выдержит, он уже сейчас багровый от бессильной злобы. Он молчит еще с десяток секунд, но сильная боль — штука не самая приятная. Ему бы взбрыкнуть, дать отпор, но на это у него силенок не хватает

— В левом кармане, — шипит ушлепок. Еле-еле шипит — его алая от ярости щека прижата к стене. Прикольный тут дизайн, художественно они тут штукатурку поскребли, когда выпущу — морда у унылого будет расцарапанная, как будто он с кошками подрался.